- Положи на место! - не выдержала дочь. - Я их тебе купила эти продукты, а не для семьи брата

Наталья Михайловна с особой тщательностью разбирала авоськи, которые принесла её дочь Любовь. Её движения были медленными и выверенными, словно она проводила священный ритуал.

Каждый пакет и каждая баночка подвергались осмотру и одобрению.

— Спасибо, Любочка, — произнесла Наталья Михайловна мягко и устало. — Отлично, ты купила всё самое необходимое. Тимурчик обожает сырок и груши.

Любовь стояла у окна и смотрела на серый двор панельной пятиэтажки. Она приезжала к матери каждую субботу в соответствии с расписанием.

Ранний подъём, рынок, а затем большой сетевой гипермаркет, где цены были ниже, а выбор больше. После этого — час в пробке. Люба с точностью военного заполняла холодильник матери: куриная грудка, овощи, творог, йогурты без сахара, всё, что прописал врач после прошлогоднего микроинфаркта.

— Мам, груши для тебя, в них клетчатка. И сырок творожный, лёгкий, тоже твой. Тимуру купила сладкие сырки, вот в синей сетке, — сказала Люба, не оборачиваясь.

Она знала, что последует дальше. Её щёки начали гореть.

— А, вот они, — обрадовалась Наталья Михайловна, словно нашла клад. — Я ему отнесу. Он на диете, бедный, работает с утра до ночи, себя совсем не жалеет. Ему нужно полезное питание.

Любовь вздохнула и повернулась к матери. Та уже ставила на стол две большие сумки, которые Люба терпеть не могла.

— Мама, моему брату 35 лет, ты не должна его кормить, и я тоже! Всё, что я принесла — твоё! Ты не должна ему ничего отдавать! Кстати, а где колбаса? Ты её отдала Тимуру?

Наталья Михайловна забеспокоилась и начала быстрее убирать пакеты, избегая взгляда дочери.

— Какая колбаса? Ну, остался маленький кусочек, я ему вчера в сумку сунула. Он пришёл такой уставший и голодный. Не могу же я родного сына голодным оставить? Он же мой мальчик.

— Он не мальчик, ему 35 лет! — голос Любы задрожал и сорвался на крик, который ей удалось сдержать. — У него своя семья, двое детей и жена, которая тоже работает и умеет в магазин ходить! Он заходит к тебе только голодным, потому что знает, что ты всегда последнее отдашь!

— Ну чего ты разоралась? — обиделась мать. — У Оленьки времени нет, она тоже устаёт. А я чем могу помочь? Только поесть дать. Ты не понимаешь, Люба, сын это сын. Он всегда нуждается в материнской заботе.

— А дочь? — тихо спросила Люба. — Дочери забота не нужна? Только дочь должна заботиться?

— Да что ты мелешь?! — Наталья Михайловна замахала рукой. — Ты у меня сильная, самостоятельная, с детства такая. А он... он ранимый, чуть что — сразу грустит. Мне его жалко.

Любовь молча наблюдала, как мать собирает "гуманитарный набор".

В пакет полетела половина докторской колбасы ("Он её с горошком любит, супчик сварить"), пачка дорогого сливочного масла ("На спред он не перейдёт, говорит, это отрава"), банка красной икры из последней посылки от свекрови с Дальнего Востока ("Пусть деток порадуется, икорочку на хлебушек намажет").

Люба почувствовала, как её обдали кипятком. Эта икра была подарком лично для мамы, специально для её ослабленного здоровья.

— Мама, остановись! Икру положи обратно. Её Екатерина Васильевна прислала для поднятия гемоглобина!

Наталья Михайловна испуганно замерла и прижала банку к груди.

— Ну я немножко... я у них поем. Тимурчик себе такого не купит, они экономят. Дети, ипотека...

— Положи! — Любовь не выдержала и сделала шаг вперёд. — Немедленно положи! Ты что, себя совсем не любишь? Всё для него, всё самое лучшее! А сама на воде и кашах сидишь, чтобы лишнюю копейку сэкономить?! Я устала, мама! Я вкалываю на двух работах, чтобы тебе помогать, покупаю самое качественное и полезное, а ты... ты всё тащишь к нему!

В её голосе послышались слёзы. Годы усталости, обиды и несправедливости подступили к горлу.

Наталья Михайловна посмотрела на дочь с недоумением. Она не понимала этой истерики.

— Да что ты? Какой ужас придумала... Я просто делюсь с сыном. Разве нельзя? Он это ценит.

— Он не ценит! — крикнула Люба. — Он сразу садится на шею! Когда Тимур последний раз тебе хоть копейку дал? Покупал тебе продукты? Делал что-то для тебя? Он только берёт и берёт, ты разрешаешь!

Дверь внезапно скрипнула. В квартире Натальи Михайловны была привычка не запирать дверь днём.

— Мам, привет! Что у вас тут за разборки, как на рынке? — раздался бархатный, ленивый голос.

В прихожей стоял Тимур, высокий, красивый, в модной куртке и с новым iPhone в руке.

Он улыбнулся своей обаятельной улыбкой, которая всегда растапливала лёд в материнском сердце.

— Тимурчик, родной! Заходи, заходи! — Наталья Михайловна засияла, позабыв о конфликте. — Как раз тебе кое-что собрала...

Тимур вошёл, поцеловал мать в щёку и кивнул сестре.

— Люба, что ты на взводе? Опять муж нервы треплет? — пошутил он, привычно переводя всё в шутку.

Любовь сжала кулаки. Её затрясло.

— Мама собрала тебе передачу, — ледяным тоном сказала она. — Забери свою долю. И икру тоже положила, хотя она для маминого гемоглобина предназначалась. Но твоим детям, видимо, нужнее.

Тимур поднял брови, его улыбка сползла. Он посмотрел на мать, на полную сумку, на разгневанную сестру.

— Мама, что за икра? Мне ничего не надо, я заскочил на минутку...

— Пустяки, пустяки, — занервничала Наталья Михайловна и сунула ему сумку. — Возьми, Оленьке передавай, деткам. Икорочку на бутербродики... а то вы там себя не балуете...

Тимур забрал сумку, заглянул в неё и присвистнул.

— Ого! Разгон! Спасибо, мам. Ты всегда о всех заботишься.

Он посмотрел на Любу.

— Ладно, я побегу. У меня дела. Спасибо большое.

Тимур повернулся к выходу.

— Тимур, подожди, — не своим голосом сказала сестра.

— Да? — брат резко обернулся.

— А ты не хочешь спросить, почему мама должна сидеть на овсянке и доедать вчерашний суп, а ты копчёной колбасой и красной икрой наслаждаешься? Тебе не кажется, что что-то не так? Неправильно?

— Люба, хватит! — всплеснула руками Наталья Михайловна. — Не ссорь нас! Я сама всё решила! Я так хочу!

Тимур вздохнул. Ему не хотелось этого разговора.

— Слушай, Люба, я не знаю, что у тебя в жизни не так, но не нужно срываться на мне! Мама меня любит и помогает, я ей за это благодарен. Какие претензии? Хочешь, я тебе тоже сумку продуктов соберу? — он ухмыльнулся.

Любовь посмотрела на брата и мать, и в ней всё оборвалось. Вся злость и обиды ушли, оставив горькую пустоту.

— Знаешь что, Тимур? Забирай свою сумку. Уноси. И знай: больше ни копейки, ни крошки от меня не будет. Ни тебе, ни маме!

Она посмотрела на мать.

— Я поняла, мама. Ты права. Сын всегда будет для тебя маленьким, голодным и несчастным мальчиком, которому нужно отдать последнее. А я... я устала быть для вас сиделкой и доставкой...

Люба развернулась, вышла в подъезд и закрыла за собой дверь.

Она шла по улице, не чувствуя ног. В ушах звенело. Телефон завибрировал. Сначала мама, потом Тимур, потом снова мама. Люба не отвечала. Весь следующий день её телефон молчал.

Люба пыталась заниматься делами, но мысли возвращались к вчерашнему разговору. Она злилась на себя, но чувствовала странное облегчение. В понедельник вечером раздался звонок. На экране высветилось имя "Тимур". Люба вздохнула и ответила.

— Ну что? — спросила она устало.

— Привет, — голос брата звучал сдержанно, без привычной лени. — Я у мамы был...

— Поздравляю. Забрал ещё что-нибудь?

— Люб, брось. Мы поговорили. Она... плакала, — неуверенно сказал Тимур. — Говорит, что ты её бросила, что она тебя обидела. Я вчера эту сумку домой принёс. Оля её увидела, начала расспрашивать... В общем, у нас был разговор. Не самый приятный... Я никогда об этом не думал. Мне всегда казалось, что это просто мамина забота, а то, что ты привозишь... Я не знаю. Не задумывался даже.

— Потому что тебе было удобно, — без упрёка сказала Люба.

— Возможно, — согласился Тимур. — Оля сказала... много чего. В основном про моё инфантильное поведение и про то, что я веду себя как маменькин сынок, а не как муж и отец. С икрой, кстати, это был перебор. Я принёс её обратно. Мама отказалась брать. Говорит, для внуков, но я всё равно оставил, — добавил он, тяжело вздохнув.

— Слушай, Люба. Я не буду клясться, что сразу исправлюсь. Но... я постараюсь... Чтобы и маме хорошо было, и справедливо...

Любовь закрыла глаза. В голосе брата она впервые услышала неуверенность и желание что-то изменить, пишет автор.